31.07.2019
Разносчик пиццы
Я не помню, когда я осознал свет внутри себя. Наверное, все началось, когда мне было лет шесть. Меня отправили на дачу к бабушке на целый месяц, и я был впервые счастлив. Целый месяц беготни босиком, игра в футбол, клубника с грядки, купание в теплой воде ближнего песчаного карьера… После городской жизни, после короткого поводка, на котором меня держали родители, мне предоставили почти полную свободу. И я буквально от нее ошалел.
Колька, соседский мальчик, стал моим лучшим другом. Мы поверяли друг другу первые тайны, беспричинно и по-дурацки хохотали, воровали клубнику у соседей, хотя у самих ее было полно, дрались с пацанами из другого садового кооператива. Взрослые смотрели на наши шалости сквозь пальцы. Это было лучшее лето в моей жизни.
Помню, как сейчас, послеобеденное время, которое я проводил то у себя дома, то у Кольки. В этот раз мы ели мороженое, рисовали себе молочные усы, тыкали друг в друга пальцами и хохотали. На сладкое прилетела оса, которая закладывала крутые виражи и время от времени пикировала на Кольку. Колька с визгом отмахивался от нее, а я прыгал вокруг и тоже пытался отогнать осу, махая руками. На наши крики прибежал дядя Митя, Колькин отчим, и недолго думая, прихлопнул осу газетой. Оса шмякнулась на пол. Колька пнул ее ногой и крикнул с торжеством – Убил! Ты ее убил! Ура!
И это слово «убил» вдруг пронзило меня своей жестокой завершенностью и повергло в ужас. Я нагнулся и взял осу за прозрачное крылышко. Ее полосатое тельце было смято, скомкано и неподвижно. Еще секунду назад она, полная сил, устремлялась на нас, жужжала, дышала и жила полной жизнью. И пусть ее желания не совпадали с нашими, пусть она могла ужалить меня или Кольку, плата за ее инстинктивное поведение была чрезмерной и называлась – смерть.
Меня поразила несоразмерность (я тогда не знал, конечно, таких слов, но смысл ощущал точно) деяния и расплаты. А еще стремительность перехода от жизни к смерти. Все внутри меня восстало против такой несправедливости.
Я положил осу на ладонь и всей душой захотел вернуть ее к жизни. Я пристально смотрел на ее тельце, и внутри меня будто расширялось некое пространство, раздвигая ребра, расплавляя костную ткань, наполняя сосуды светом, который возникал ниоткуда. Вдруг я увидел тонкую грань, отделяющую жизнь от смерти, почти невидимую, постоянно перемещающуюся границу между ярким и тусклым светом. И совершенно не думая, но откуда-то зная, что это возможно, я передвинул эту границу в сторону более яркого света, и кто-то внутри меня сказал осе – «живи!».
Оса шевельнулась, потом опять стала неподвижной, полежала, зашевелилась, неловко махнула крылышками, доползла до края моей ладони и взлетела. Я смотрел ей вслед, открыв рот.
- Она что, ожила? – закричал Колька. – Зачем ты ее отпустил? Нужно было добить.
Я посмотрел на своего лучшего друга и увидел, что он… В общем, я в тот раз ничего не увидел, но почему-то именно в этот миг расхотел с ним общаться. Может быть, потому, что внутри меня был свет, а внутри Кольки света не было. Я понял это гораздо позже. Про свет, который либо есть в человеке, либо его нет. Со временем я научился видеть этот свет. И того, кто этот свет в нас вложил. Я называл его Тот, кто над всеми.
Бабушка как-то взяла меня в церковь и объяснила все про Бога. Я смотрел на иконы, на людей в церкви, и не видел никакого света. Тот, кто над всеми, обитал в другом месте. Я спросил бабушку, видит ли она свет внутри людей, и она ответила, что, «как бы лучше сказать, чтобы ты меня понял. Я знаю, что есть люди добрые и люди не очень добрые. А еще есть откровенно злые. Так вот в последних Бога нет. А про свет я не знаю. Возможно, Бог и есть свет».
Родители мои любили свою работу и посвящали ей большую часть своих жизней. Я находился в маленькой, оставшейся от работы части жизни. Не могу сказать, что они меня не любили. Они знали, что должны меня любить, потому что я их сын. Должны и, значит, любили. Иногда я исподтишка разглядывал их, когда они ругались между собой или, наоборот, обнимались и смеялись, что было редко. Я пытался разглядеть в них свет, потому что они были моими родителями, и если во мне свет был, то в них тем более должен был быть. Еще в подростковом возрасте я начал читать серьезные научные книги про генетику, нейробиологию, психологию и даже квантовую физику, в которой я мало что понимал. Я пытался найти научное объяснение тому, что в моих родителях непременно должен быть свет. И не находил ни света в них, ни ответа.
В моей бабушке свет был спрятан глубоко-глубоко, и я мог видеть его, когда она молилась. Она любила меня по-своему, я бы сказал, хаотично-стихийно, на эмоциональной волне. А когда эта волна спадала, она сердилась на меня и выискивала недостатки. Одним из недостатков, по ее мнению, было то, что я похож на отца, а не на маму, ее дочь.
Вот кто меня искренне любил, так это наша соседка тетя Валя. Она любила меня беззаветно, со всеми моими достоинствами и недостатками. Когда я был маленьким, то боялся ее, потому что тетя Валя была крупной суровой женщиной с больными ногами. Оттого она не ходила, а громко топала, да еще переваливалась при ходьбе, как утка, с боку на бок, что производило устрашающее впечатление.
Лет в одиннадцать я попал к ней в дом по необходимости, потому что, гуляя, потерял ключ от нашей квартиры и сидел на лестнице в ожидании возвращения родителей и заслуженной выволочки.
Тетя Валя возвращалась домой с работы и увидела меня, сидящего на холодных ступеньках. Я сжался при виде ее и пискнул – Здрасьте.
Уж не знаю, как это случилось, каким образом она уговорила меня, но я добровольно пошел в ее квартиру, где пил чай с пирогами. Тетя Валя недаром была грузной, она обожала выпечку, причем обожала одинаково как печь, так и есть пироги. Я выпил три чашки вкусного чая, съел пять пирогов с капустой и мясом, объелся и так расслабился, что даже позволил тете Вале погладить меня по голове, - в нашей семье такие нежности не приветствовались.
Мы подружились, и я стал заходить к ней вначале под надуманным предлогом, а потом и просто так, потому что нуждался в ее любви. Мои родители учили меня, что надо жить по обязательствам, исполняя свой долг перед ними, школой, родиной и так далее. Про долг я все усвоил. Думаю, что и тетя Валя все знала про жизненные обязательства, но на практике жила по любви, что было совершенно непрактично, не давало никаких дивидендов, но приносило радость. И мне это нравилось. В своей много думающей голове я старался совместить долг и любовь, страдание и радость, дерзание и смирение...
А потом попадал к тете Вале на кухню, пропитанную умопомрачительным запахом свежевыпеченных пирогов, и ум мой переставал биться над этими философскими проблемами, непосильными не только для меня, подростка, но и для выдающихся умов человечества. Мы с удовольствием поглощали вкусную и совершенно неполезную пищу, получая от этого чистый кайф, потому что обожали друг друга.
- Ешь, Ромочка, - говорила мне тетя Валя, обожая меня глазами и подкладывая пироги на тарелку. – Ты такой худенький, маленький (хотя я к тому времени был выше ее на полголовы), тебе нужно расти. Некому о тебе позаботиться. При живых родителях сиротинушка.
Я хмыкал, но не протестовал. У тети Вали семьи не было, и я никогда не спрашивал ее, почему. Мы были вдвоем, и нам этого было достаточно. Я поверял ей свои секреты, включая довольно интимные. Она слушала меня внимательно всем своим большим телом, и я буквально видел в ней отражение себя. Когда она радовалась за меня, то радовалась вся, включая тело, которое просто излучало радость. Когда переживала, то тоже вся. Ее доброе лицо напрягалось, глаза наполнялись слезами, руки тянулись ко мне и крепко прижимали к себе.
- Ох, Ромочка, дорогой ты мой мальчик… Ничего, не переживай, все образуется. Живи по душе, доверяй жизни. Жизнь справедлива, и хорошим людям всегда воздает по заслугам.
Я таял в ее объятьях, хотя стискивала она меня довольно крепко. Но именно в такие моменты я видел в ней чистый незамутненный свет, которым она щедро делилась со мной. Она любила меня, и с тех пор свет у меня ассоциируется с любовью.
Иногда она жаловалась на больные ноги. И в какой-то момент я вдруг подумал – а не могу ли я ей помочь. После осы я пытался оживлять мертвых голубей и кошек, но получилось только раз, с голубем, которого переехала машина. К тому времени я понял, что на самом деле не я перемещаю тонкую линию жизни-смерти в нужную сторону, а Тот, кто над всеми. А я только помогаю ему довести дело до конца. Я научился видеть, когда эта линия могла сдвигаться, а когда нет. В первом случае линия искрилась и двигалась, как живая, а в случае невозврата стояла неподвижно, можно сказать, была намертво фиксированной. Но исцеление – это другое?
Тетя Валя все еще крепко прижимала меня к себе, шепча слова утешения, и я видел, как внутри нее переливается, растет и крепнет свет. Одновременно и мой свет стал расти и сиять всеми цветами радуги. Оба света соединились, и я попросил Того, кто над всеми исцелить мою любимую тетю Валю. В этот момент над нами как будто открылось пространство, и Его свет хлынул в меня таким мощным потоком, что если бы тетя Валя не обнимала меня, я бы упал на пол. Три света слились воедино и теперь стремительно перетекали в ее тело. Меня крутило, выворачивало, лишало опоры, но я держал этот светоносный поток из последних сил. На какое-то мгновение мое сознание отключилось. Но перед самой отключкой я видел, как вокруг нас плясали и радовались светлые существа, похожие на привидения из мультфильмов.
Когда я пришел в себя и отлип от жаркого тела тети Вали, то увидел, что она плачет. Плачет некрасиво, кривя рот, глотая слезы, стекающие по ее пухлым щекам.
- Ромочка, свет души моей, - всхлипывала она. – Родной мой мальчик. Чудо-то какое. Ноги не болят совсем. Смотри, - и она топнула ногой, а потом подпрыгнула. – Я всегда знала, что ты необыкновенный и послан мне свыше.
Я дополз до дивана, рухнул на него и тоже заплакал. По молчаливой договоренности, я никому об этом не сказал. Но, как выяснилось, тетя Валя промолчать не смогла.
Через пару месяцев она пригласила меня к себе. Я пришел с радостью и увидел, что тетя Валя не одна. За столом сидела женщина примерно тети Валиного возраста с девочкой лет десяти. Девочка выглядела довольно странно, с застывшим лицом и постоянно двигающимся ртом, при этом глаза ее смотрели в одну точку, расположенную за пределами видимого.
- Вот, Полина, это мой Рома, - заволновалась тетя Валя. – Рома мне как сын. А это Галя, младшая дочка Полины Сергеевны. Познакомьтесь. И давайте чай пить.
Полина Сергеевна кивнула, не отводя от меня внимательных глаз. Галино лицо по-прежнему ничего не выражало.
Тетя Валя разлила чай. Мы молча прихлебнули. Я ничего не понимал. Но пироги пахли очень завывающе. И я по-хозяйски взял парочку.
- Галочка, пей чай. И возьми пирожок, - суетилась тетя Валя.
Полина Сергеевна отломила от пирожка кусочек и попыталась вложить его в рот своей дочки. Галя скривилась и стала что-то говорить, но я слышал только невнятное мычание.
- Ромочка, - громким шепотом сказала мне тетя Валя. – У Галочки ДЦП. Такое несчастье. И врачи не могут ее вылечить. Такая девочка хорошая – умная, красивая. Вот бы ей помочь.
И тут я все понял. Я в упор, обвиняющее посмотрел на тетю Валю, но она моргнула и отвела взгляд. – Помоги, - просило все ее большое доброе тело.
Полина Сергеевна рассматривала меня, как под микроскопом. Уверен, то, что она видела, ей активно не нравилось.
- Валюш, - сказала она. – Я, конечно, тебе верю. Но, прости меня, твой Рома доверия не вызывает.
Полина Сергеевна была самоуверенной и недоброй. Хуже всего, что она не любила свою Галочку, а стыдилась ее. Я посмотрел на Галю. Если в Полине Сергеевне была темнота, то в Гале и ее не было, только пустота.
- Ну, лечи, что ли, - приказала мне Полина Сергеевна.
- Я не могу, - тихо сказал я.
- Вот и я так думаю, - засмеялась тетя Поля.
- Ромочка, - огорчилась тетя Валя. – Как же так? Ты же все можешь.
- Мог, но сейчас не могу, - объяснил я, сверля пол глазами. – Это сложно объяснить.
- А, по-моему, очень легко, - скривилась Полина Сергеевна. – Ладно, Валюша, спасибо тебе за заботу. Мы потихоньку пойдем.
Она резко встала и дернула Галю за руку. Они медленно пошли к выходу, не обращая внимания на суетившуюся вокруг них тетю Валю.
- Вы ее не любите, - сказал я им в спины. – Вы никого не любите. Поэтому я не могу вам помочь.
- Поговори у меня, - разозлилась Полина Сергеевна, обернувшись. Ноздри ее раздувались, щеки тряслись. – Учить он меня будет. Да кто ты такой!
После их ухода я утешал тетю Валю, как мог. Она расстроилась и обиделась за меня. Я не обиделся, потому что понял – это только начало моих сложностей, Что толку обижаться! Лучше привыкать.
Я закончил школу на тройки и четверки, не потому что дурак, а потому что отвлекался на другие вещи. Я много читал, но все мимо школьной программы. Отвечал не то, что написано в учебниках. Спорил с учителями, с директором, с родителями, со всем миром, отстаивая свое право на себя самого и свою уникальность. Но ЕГЭ почти провалил, и потому, когда встал вопрос, в какой институт поступать, решил, что пока ни в какой. Я не знал, куда себя пристроить так, чтобы не создавать с миром прямых углов.
Родители меня не ругали. Они давно поставили на мне крест. И я их понимал. Конечно, я походил в разные институты на дни открытых дверей. Поскольку я иногда исцелял других, первый институт, куда я направился, был медицинский. Врачи, выступавшие перед выпускниками, были прекрасными специалистами, но я, в отличие от других, искал в них внутренний свет и напрасно.
Я забрел в педагогический, а потом попробовал пообщаться с психологами с тем же стремлением найти в них свет и уходил с предсказуемым результатом. Знание – сила, но я, в силу своих индивидуальных особенностей, не мог полагаться только на знания. Пока во мне горел свет, я стремился найти себе подобных, потому что знал, - Тот, кто над всеми хочет от меня именно этого.
Я решил взять паузу и стал разносчиком пиццы. Мне выдали куртку зеленого цвета и такого же цвета огромную сумку, которую я носил как рюкзак. Моя работа предполагала разъезды и встречи со множеством разных людей. Так было легче найти тех, кто хранил в себе свет, тайный или явный.
Конечно, я был наивным юношей. Я привозил пиццу, получал деньги и уходил. Время на разглядывание клиентов не было. И я научился сканировать людей буквально за секунду.
Деньги были небольшие в обмен на свободный график и возможность встретиться с теми самыми, отмеченными Тем, кто над всеми, похожими на меня.
И мне повезло дважды. В первом случае мне открыл дверь молодой мужчина и пригласил зайти внутрь. И пока я снимал с плеча сумку, он пошел вглубь квартиры, наверное, за деньгами. И вдруг я услышал женский голос – Веня, это врач?
- Нет, мама, это пиццу принесли, - ответил он и, проходя мимо одной из дальних дверей, открыл ее достаточно широко, чтобы я увидел пожилую женщину, лежащую на кровати. Увидел мельком, но сразу сделал стойку, потому что мне показалось, что…
- Вот, возьмите, - сказал мне мужчина, протягивая деньги. Я специально мешкал, отсчитывая сдачу и поглядывая на заветную дверь.
- Отблагодари мальчика, - крикнула сыну женщина. – Возьми мой кошелек. - Я замер. Мне очень нужно было поглядеть на нее вблизи. И я стал придумывать на ходу историю. Я сказал: - Простите, ваша мама лежачая?
- Да, а что?
- Мне показалось, что она очень похожа на мою маму, - заикался я, - Видите ли, так случилось, что моя мама далеко, и я по ней очень скучаю. Вот, подрабатываю разносчиком, чтобы накопить денег и поехать к ней. Не позволите ли вы мне поговорить с вашей мамой?
Я нес эту чушь, наблюдая, как мой свет оживает внутри, набирает силу и разливается вокруг меня. Я знал, что в таком состоянии никто не может меня остановить. Каждая клеточка моего существа дрожала в предвосхищении того чуда, что должно было произойти.
Мужчина удивился, но разрешил. Я снял кроссовки и пошел к ней… Я не ошибся. Ее свет был негромким, но ровным и сильным, как вечный огонь. Я встал на колени и взял ее за руку. Надо отдать ей должное, она не дрогнула и с полным доверием вложила свою сухую морщинистую руку в мою. Я видел, что она больна от невнимания. Ее огонь был достаточно силен, чтобы поддерживать в ней жизнь еще долго. Она старалась отдать свой огонь близким. Но ее близким ее любовь была не нужна. Любовь умирает, когда ее отталкивают. Но я был готов принять ее огонь, соединить его с моим и направить силу объединенной любви на исцеление этой женщины. Я волновался, потому что уже давно этого не делал. Но я был уверен, что Тот, кто над всеми поймет и поддержит мой порыв. Пусть я не всегда доверял себе, но Ему я доверял безраздельно.
Огонь, усилившись в момент слияния, полыхнул так, что выжег ощущения моих органов чувств. Он так долго был в заточении и вырвался, наконец, на свободу, чтобы совершить то, для чего создан. И моя душа воспарила вместе с ним.
Я сидел, зажмурившись, ничего не ощущая. Время остановилось, пространство замерло. А потом увидел, как тонкая граница между жизнью и смертью стала стремительно сдвигаться в сторону жизни.
Я открыл глаза. Комната кружилась перед глазами. Я встал, шатаясь.
- Вставайте, - хрипло сказал я. – Вы здоровы.
Женщина послушно села и спустила ноги на пол. Ее сын подскочил к ней, чтобы поддержать.
- Я сама, - твердо сказала женщина. И встала довольно уверенно.
Конечно, она сама. Она могла бы исцелить себя, если бы видела в этом смысл. Смысл жить дальше. Для других, но не для себя.
- Живите и радуйтесь, - сказал я, как будто был взрослым и мудрым, пристально глядя в ее еще молодые глаза. – Вы нужны не только семье. Вы нужны себе. Иначе болезнь вернется. И научите его любить. – Я имел ввиду сына.
Через пару дней меня вновь послали по этому адресу с пиццей. Я отдал этот заказ напарнику. И еще раз отказался туда ехать. Тогда сын нашел меня в офисе. Он вызвал меня на улицу и долго мялся, прежде чем вручить конверт с деньгами. Я принял слова благодарности, но не взял конверт. Тогда он сказал: – Эти деньги от нее. Она сказала, что будет молиться за тебя каждый день. И просила взять. Она знала, что ты не возьмешь деньги, но она очень просила уговорить тебя.
Я взял деньги и купил себе кроссовки, потому что старые стоптались. Не знаю, как она, но я молился за нее Тому, кто над всеми. Своими словами. Я просил присмотреть за ней, чтобы она опять не накосячила в своей жизни и научилась принимать любовь других. И еще за то, что она позволила мне чувствовать себя тем, кто я есть.
Второй случай был нелепым, потому что я сам сбил человека своим велосипедом в темноте. Человек упал и стал задыхаться. Я набрал номер скорой, но тут увидел знакомый свет и сбросил набранный номер. Я приподнял человека (мне он показался стариком), прислонил его к упавшему велосипеду, взял его руку и соединил наши два света. В этот раз все прошло гораздо быстрее и мощнее. Третий свет закрутился воронкой, заполнил травмированное тело, управляя процессом, и стремительно вышел через макушку. Человек открыл глаза.
- Простите меня, - сказал я покаянно.
- Все хорошо, сынок. – Он встал с моей помощью и засмеялся. – Странно, я тут подумал, что иногда встряска помогает увидеть невидимое. Это ты меня сбил?
Я кивнул.
- Спасибо. Как я понимаю, ты и спас меня. Сбил с ног и опять на них поставил. – Он подмигнул мне. – Знаешь, я отключился на секунду и увидел свет. Нет, не свет в туннеле, а тот свет, который все ищут при жизни. А я его увидел. В себе, а не где-то еще. Хочу тебе сказать, что и в тебе он есть, и я его сейчас вижу. Надо же.
Я удивился. Мало кто способен видеть свет внутри воплощенных людей. Этот человек смог. Мы тепло обнялись и расстались.
В девятнадцать лет я влюбился. Она была сестрой одного из наших сотрудников. В ней не было света, но она была такой трогательной в своей юной наивности, в своих прекрасных мечтах, в порывистых движениях, в блеске серо-синих глаз, что я не устоял. Я решил, что моего света хватит на двоих.
Я водил ее в кафе и угощал мороженым. Мы ходили на дискотеки, гуляли по городу. Я ухаживал за ней почти три месяца (я много работал, чтобы это позволить) и в каждую нашу встречу влюблялся сильнее. Мое тело тянулась к ней. Моя душа наблюдала за этим и не протестовала.
Осенью я взял ключи от бабушкиной дачи, и мы провели ночь вместе. Мне было достаточно фарфорового света ее прелестной кожи, сияния ее влюбленных глаз. Ее нежных слов, ее прикосновений, от которых я торчал, как наркоман. Я забыл, что внутренний свет – это признак истинной любви, но мне было все равно. Я любил своей первой любовью, которая нарушает правила и игнорирует истины.
Мы не расставались и вместе планировали будущее. Я пересказывал ей прочитанные умные книги, чтобы она восхищалась мной. И она восхищалась и побуждала меня поступить в институт, «потому что я умный и начитанный, и потому что она будет гордиться мной, если я получу высшее образование. Разве ты хочешь быть разносчиком пиццы всю жизнь?» Сама она училась в экономическом колледже на втором курсе.
Я поддался ее уговорам и сел за учебники. Мы решили, что я буду поступать в медицинский. Конечно, я не рассказывал ей о своих способностях, но она как влюбленная девушка считывала меня и мои устремления.
На следующий год я поступил в медицинский на вечернее отделение. Она была счастлива за меня и за себя. Наши родители перезнакомились между собой и не возражали против наших отношений.
Она заняла все мое внутреннее пространство, задвинув свет на задворки сознания. И я принял это с радостью.
Дело шло к свадьбе. Мы подали документы на июль. И я копил деньги ей на платье.
Июнь выдался жарким, и как-то в воскресенье мы поехали на Химкинское водохранилище на пляж. Я шутя тащил ее в холодную воду, а она красиво отбивалась от меня, поглядывая по сторонам. В этой игре было много эротики. Я любовался ее тонким телом в купальнике и мечтал, чтобы наступил вечер, и я бы снял номер в гостинице на заработанные левые деньги.
И тут народ заволновался, закричал, показывая пальцами куда-то в сторону воды, откуда двое парней тащили третьего, ругаясь матом. Тело третьего висело между ними и при движении моталось из стороны в сторону.
Парни сбросили неподвижное тело на песок и стали вызывать скорую. Моя девушка прижалась ко мне в испуге. – Господи, он, наверное, умер. Неужели его нельзя спасти?
Она говорила риторически, но я завелся. Я понял, что должен продемонстрировать ей свои способности, чтобы она оценила меня в полной мере, чтобы любила еще сильнее.
Я растолкал людей, сгрудившихся вокруг утопленника, взял его за руку и присмотрелся. Света внутри него не было. Но меня это не остановило. Я уже научился видеть ту самую черту, отделяющую жизнь от смерти, и эта черта, эта граница была уже на темной стороне. Я понимал – это знак, что ничего нельзя сделать. Но моя девушка взволнованно дышала за моей спиной, мысленно умоляя помочь. И я наплевал на правила.
Мой свет привычно вырвался из сердца и окутал неподвижно лежащее тело. Мне показалось, что тело дернулось. Я усилил силу своего света и воззвал к Тому кто над всеми. Но впервые в моей практике Его свет не спустился навстречу моему. И я решил, что справлюсь сам. Я никогда раньше не ощущал свою силу в полной мере и сейчас мой час настал. Мой свет стал кипенно-белым. Он гудел и искрил как дуга высокого напряжения. Он буквально разрывал мое тело на части. Мои мозги плавились, мои нервы перегорали, мое сердце выпрыгивало из грудной клетки. Я был близок к обмороку, но не останавливался. Мой свет превратился в девятый вал. Он накатывался на лежащего парня, поглощая его, утаскивая в невидимые мной глубины. Мой свет бился со смертью насмерть, нарушая все законы, бросая вызов Тому кто над всеми.
Граница в пространстве смерти вдруг треснула и распалась на фрагменты. Свет в последний раз взвился надо мной и над ним и рухнул вниз, и его искры стали гаснуть и погружаться во тьму, как огни праздничного фейерверка.
Меня оттолкнули приехавшие врачи, потому что я не мог отползти сам, - я был вплавлен в мертвое тело, и жизнь стала уходить из меня. Как во сне я увидел, что стрелки часов моей жизни пошли назад, отнимая у меня дни, месяцы и годы.
Меня отвезли в реанимацию и откачали. Моя девушка ждала меня в палате. Она кормила меня с ложечки и говорила, что любит. Я равнодушно слушал ее, потому что свет внутри меня исчез. И смысл моей жизни исчез. И я не верил в ее любовь ко мне, как и в мою любовь к ней.
Свадьба отменилась. Мы расстались. Я бросил институт и вернулся развозить пиццу. Я понял, что такое страдание и смирение. Это когда ты пожинаешь плоды своей гордыни и смиренно принимаешь свое положение в ожидании прощения.
Я знаю, что этот день настанет, когда я прощу себя за содеянное, за то, что так распорядился своим даром. А пока я развожу пиццу и кручу в голове последний эпизод моего падения. И пока я буду это помнить, меня не отпустит. И дело не в высшем прощении. Мне оно уже даровано, потому что помимо этого позорного эпизода я ясно помню и чувствую свет, который жил внутри меня. Это воспоминание удерживает меня на плаву и помогает двигаться дальше.
Когда-нибудь Тот, кто над всеми обратится ко мне, и я припаркую велосипед и сниму зеленую куртку разносчика пиццы. Когда-нибудь я перестану беспокоиться о своей судьбе, потому что Тот, кто над всеми укажет мне новый путь и восстановит мой свет в его законном праве – любить, помогать и исцелять других. И я не подведу его. И никогда более не предам свет, вложенный в меня. Я дождусь того времени, когда внутренний свет станет важен для многих, и сделаю все возможное, чтобы Его воля исполнилась.
А пока я всего лишь разносчик пиццы. Я люблю свою работу. Я люблю радовать людей, доставляя им то, что они заказали, пусть это даже нездоровый фастфуд. Возможно, когда-нибудь они захотят чего-то другого. Возможно даже, что они захотят увидеть, почувствовать и освободить свой внутренний свет для любви и жизни. Они знают, где меня найти.
Татьяна Золотухина